Тысячу раз мы смотрели на небо, но не видели это… Одеяние звезд, одеяние света. «Голубыми рукавами укрывала свой лик Земля. И начало океанам давал твой язык и песня твоя.» Мы творили вселенные, творили миры. Мы из звездной пыли сотворены. И на звездном дне морей наша музыка живет. Корабли подняли парус и покинули флот. Корабли подняли парус и покинули флот. От земных меридиан и привычных широт. От огня твоей души, от тепла твоей руки Зажигаются на дне морей маяки. Раскрываются сказания о древней Земле, где приходит в осень мудрость, а любовь по весне, где душа твоя как стойкий в шторм капитан, чей корабль минует мель и проходит меж скал, где сокровища побед собирают на дне предрассветные звезды, поющие вне, и закатные воды, поющие внутрь, поднимаем белый парус, обветшавший от бурь… Тысячу раз мы читали по книгам историю эту О великой любви, что разлита по лику Земли памятью воды, памятью воды, памятью воды…

Вот, серебрится зимы колесница, Дело идет к Рождеству. Снежному Ангелу снова не спится, Он говорит декабрю: «Братец, в хрустальных твоих чертогах Дивно, но нет огня. Ты подожди еще немного, Всех птиц озябших, зверей заплутавших, детей неспящих Укрою крыльями я». А снег целую ночь над городом шел, путь серебрил. И Ганс Христиан свечку зажег, перо заострил. Там Герда одна на целой земле в горниле зимы. Но Кай будет спасен сердца огнем - пророчили сны. «Братец, в хрустальных твоих чертогах Дивно, но нет тепла. Ты подожди еще немного, Я дую, что силы на озябшие пальцы…Смотри, ты очнулся, и стала сбываться Свершаться молитва моя!» Вот, серебрится зимы колесница, Дело идет к Рождеству. Ангел поведал тому летописцу Лучшую сказку свою. И целую ночь тихую песнь он напевал Всех птиц озябших, зверей заплутавших, детей неспящих Крыльями он укрывал».

Песня через край Льется в твои ладони терпким вином. Она тебя спасает Заклинает, отгоняет меня как сон. Никогда, оплетаемый хмелем нежных рук, Ты меня не услышишь, не наполнишь сосуд Через край. Я полна молчаньем, кричу Как струна, легка, молчу. Нежен и жесток Бьется в груди сильнее этот росток. Я знаю, разрезает Птица-печаль крыльями небосвод. Никогда, оплетаемый хмелем нежных рук, Ты меня не услышишь, не наполнишь сосуд Через край. Я полна молчаньем, кричу Как струна, легка, молчу.

Радость моя, ты прекрасней весны: в тебе поднимается солнце завета. Вода затопила земные мосты, и бедный ковчег мой блуждает по свету. Но ждет впереди нас иная земля. И нерукотворна ее красота. Терра инкогнита, терра инкогнита, терра инкогнита - это ты для меня. Радость моя, мы дождемся весны. Мы больше не пленники этой воды. И новое небо слепит нам глаза, и здесь начинается наша земля. Лиловые травы сердце взрастило. И я отпускаю к тебе голубя мира. Терра инкогнита, терра инкогнита, терра инкогнита - это ты для меня.

Мои дуэли и стихи Не доводите до абсурда. Пусть ваши злые языки Отравят мой последний час. Все это – лишь нелепый случай, Все это – лишь нелепый случай. Но жду я вздоха сожаленья От вас, сударыня, от вас. Последний вальс в последний раз Как сладко умирать за вас. Моя Мадонна так грустна И так пронзительно чиста. Мои друзья, мои враги, Великосветские забавы. Оставьте все мои долги, А я оставлю вам пять строк. Все это было не напрасно, Все это было не напрасно. Но я жду выстрела и алым Сияет снег у ваших ног. Последний вальс в последний раз Как сладко умирать за вас. Поэт лишь ранен Красотой, Но не убит своей судьбой.

Песня соединила в себе сразу три ипостаси – историю конкретного человека, историю страны и даже историю нашего города (Нижнего Новгорода). Почему она называется «Сто одиннадцать»? Потому что 2 июня ровно 111 лет назад (в 2023 году исполнилось!) родился замечательный нижегородский режиссер, наставник многих актеров нашего города, театральный деятель и просто человек с удивительной судьбой – Марк Скворцов. Когда ему было около пяти лет, он, наслушавшись взволнованных разговоров взрослых, старательно смотрел из окна (Варварской улицы) ожидая, как по улице пройдет процессия во главе с красивой женщиной в красном платье. Не зная слово «Революция», он из разговоров взрослых («грядет Революция», «пришла Революция»…) составил себе в голове образную картинку… Этот момент как один из ярких тоже нашел отражение в песне.

Синего шелка хватит надолго. Смотришь ревниво в море закатное. Море тебе обещало корабль чужестранный. Сердце богатым дарам удивляется. Надпись волною морскою смывается. Здесь жемчуга рассыпаются, берег желанный. Но каждый плывет в своей лодке, лунной лодке на Звезду, что несет в себе вОды всех времен. Но каждый плывет в своей лодке, лунной лодке. Эта Вечность над туманом океаном, океаном нам откроется потом. Ветер играет шутливую фугу. Сердце без весел несется по кругу. Белые птицы хранят меня, споря с волною. Надпись деяний стирая из свитка, вОды нам стали целебным напитком, и одинокий наш путь затопляет любовью…

Господину моему я от юности служу. Щедр мой царь и милосерд. Он хранит меня от бед. И сказал тогда я Царю: «Ты возьми любовь сыновью мою…» Прикажи – возведу тебе чертог, ибо Ты господь мой и Бог. Адамантами украшу его, будет всюду злато и сребро. Возвеличится слава Твоя, засияет тот храм, как свеча». «Чадо возлюблено, любишь меня? Верь, что созижду я храм твой в три дня. Я у тебя не прошу ничего, только отдай мне сердце твое. Паче злата и паче сребра мне угодна молитва твоя. Каменем веры себя утверди, терновым венцом увенчайся в пути. Ризой терпенья тебя облеку и в искушеньях на помощь приду. И без оглядки отдай палачам на всессоженье телесный свой храм». «Отче, да будет воля твоя, храм созидай из души моея. Верный твой отрок с молитвой в устах Кровь проливает у всех на глазах». Мученик дивный явился земле, дух его кроткий вознесся горЕ. И сказал он владыке царю: «Ты возьми любовь сыновью мою, яко Тебе возвел я чертог, ибо Ты господь мой и Бог». В ангельских ликах отрок стоял. С радостью сына Отец лобызал.

А ты, благородный князь, верным отроком своим дорожил, дорожил. И сокольничьих своих да на стаю лебедей выводил, выводил. В чистом поле под белые облака отпускал я на волю сокола. В чистом поле да на все века, ты лети, мой друг, не забудь меня. А ты, благородный князь, ты разгневался, что я в срок добычи не принес. Верный сокол улетел, да сомкнулся темный лес, да заплакал отрок твой. В чистом поле под белые облака отпускал я на волю сокола. В чистом поле да на все века, ты лети, мой друг, не забудь меня. И тогда я поднял взор к господину господей, в горний терем и удел. Не найду к утру я друга – князь казнит меня за то, что соколик улетел. В чистом поле, в ярком сиянье дня угодник Божий ласково встречал меня. «Вот твой сокол, князь тебя просит, а о чуде о сем люду возвести».

Мой город слишком юн Для Млечного Пути. Для двух великих рек Восьми столетних зим. И я тебе дарю Венец его светил. Перелестнули век Чтоб свиток не поблек. Чтоб свиток сохранил Великокняжью стать Под волжский под разлив Ветра колоколов. И я тебе дарю Всех птиц небесных рать. Босяцкую мольбу, Купеческий остов. Мой город слишком стар Для нежных тополей. В глазах твоих апрель И хроника любви. И я тебе скажу: Я больше не вернусь. Но ты его храни Огнями площадей, Камнями мостовых. Звезда нашла звезду. И золотой олень Остался на гербе. Восьми седых веков Увы, не хватит мне, Сказать, как путь велик, Сказать, как я люблю Тебя. 24.09.2023

Ты хотел научиться у птиц простоте, но тебя заставляли строить дом на песке. Ты хотел красоту удержать в горсти, но водою она расплескалась в пути. И в житейском море стал тонуть твой плот, Но к тебе по волнам поспешил брат Петр. Ты в тиши собирался возделывать сад, но побило градом твой виноград. Ты презрел как радость, так и печаль, и ушел скитаться с сумой на плечах. И казалось тебе – Бог тебя оставил. Но тебя утешал в пути брат твой Павел. Ты стоишь у подножья высокой горы, ищешь то, что зовут люди солью земли. Отрясает душа позолоту и пыль, Чтоб был прост ты и чист, и по вОдам ходил. И встречают тебя у небесных ворот брат твой Павел и брат твой Петр.

Под звуки Монтеверди грациозно голубкой выпорхнуть, найти весенний свет в хитросплетеньях затемненных арок. Не возвращаться в плотность прошлых лет, не горевать, что май пришел так поздно и солнца нет. Какой-то францисканец говорил, что вся любовь разлита под ногами как майская трава, как Божий дар. Есть братское единство между нами, чуть слышный шелест херувимских крыл под небесами. Луна и солнце в чудном братстве том От века свод небесный охраняют; и милости мы пили молоко далеких звезд, которые сияют пред нами, после нас и серебром - сейчас перед глазами. Душа должна возжаждать - и лететь, как в немоте восторженное пенье чистейшего и юного. Замри. Сейчас душа меняет оперенье И в храме так торжественно легки столетий опадающие звенья.

Дети и голуби снятся. Не выйдет человек весь за пределы свои. Касаться не позволит небесная медь грубой плотью и ртом. Припадаю и захлебываюсь в красоте. Золотой херувим играет на своей огневой трубе. Все ли трубы твои отгудели, закипели в слюде окна? Вы играли,а мы болели в ослепительной музыке дня. Память смертная от истока. Мука музыки до конца. Проходила насквозь иголка и беззвучно сшивала меня. Так сшивала, что было сладко словно был до того я наг. Это смутная жизни догадка, Это первый, неровный шаг. Та ли боль, что к венцу окрыляет и ведет на высОко крыльцо? Это голубь как Дух слетает Поутру на мое окно. Утекает зыбкое время из исколотых вен водой. Может быть, я и правда болею этой музыкой неземной. Может быть, обратится больница в злую память минувших лет. Может быть, это все мне снится: херувим, трубный глас и свет.

Это стихотворение посвящается месту моего рождения - селу Дивеево Нижегородской области 1. Куда вернуться хочешь ты, моя душа в какой обетованный край? И есть ли это место, эти сроки? Быть может, детства рукотворный рай - напоминание о милосердье Бога? А там все просто: монастырский сад и яблоки на травном покрывале, и юности неоцененный клад, и песня, беспечальная вначале. Цветы простые, полевые все, аккорды не сложнее ля минора. Какой-то праздник. Чисто и светло, и пение монашеского хора. И строгость эта простоте сродни. Под тусклым золотом - писания пророков. Напоминания о горестях души. Напоминания о радостях у Бога. 2. Мы чистим рыбу. Рыба - это знак. На послушанье до захода солнца. Сестра читает и светло горят три тоненькие свечки на оконце. "Вчера одели Анну, - говорит, - и стала она строже и степенней". Колокола вечерние гудят пасхальной осененные неделей. А Анна ныне стала высоко, на клиросе, под куполом, незрима. - Легко ли инокиней быть тебе? - Легко, когда ты Господом на всех путях хранима. Уста смолкают, сердце говорит. Из спелых яблок запасут варенье. Уже и август, весь в цветах, горит. С цветами приближается Успенье. И выстилают девушки тропу с усердием - Верховной ПрисноДеве, Она любую утолит тоску - лишь не бросай молитвенного дела. 3. Куда вернусь я сердцем? В этот край. В подробностях его иконописных плат голубой на зрелость расстилай - чтобы увидеть отблеск новой жизни. О, лучше бы тебе не говорить, когда молчание души так многогласно! И обновилась юность чтоб парить Орлу подобно, пламенно и грозно, уже дороги жизни исходив, уже изранив ноги многократно. Зачем, сестра, лишь горькое испив, нам сладкое становится понятно? "Иисус Сладчайший", - с клироса поют, там юная стоит седая Анна. Все девушки всегда во след идут Марии Деве тихо, беспечально. 4. Тебе ли дали ныне два крыла? О, научи одеть их и воспрянуть! "Так роза монастырская цвела, чтоб в суете до срока не увянуть, росу вкушала, взор свой берегла, стерпела град, и зной и ветер злой". И я счастливее тогда была когда мы рыбу чистили с тобой. Простое дело - поле перейти, но жизнь прожить - не реку вброд пройти. А в белой церкви снова торжество, и все слышны не "голоса", а "гласы". Дивеево, ты дивное село, но красота твоя является не сразу. Внутри родиться - а потом сиять. Пророчество прочесть - и удивиться. Под спудом - золото молитвы, но забрать дано тому лишь, кто готов молиться и в тропке узкой видеть путь, что так широк, в земле, в траве - но до небес высок.

Улетала с майским солнцем белая голубка. Обещала отыскать в чужом краю миленького друга. На год, на два, на целые века – А земля молчит земля, молчит, земля молчит, земля… Как хотела поделить я небо только на двоих. Улетела, больше не вернулась на крылах моих. На год, на два, на целые века – А земля молчит земля, молчит, земля молчит, земля… Где твой берег, я на синем небе, подними глаза. Ты не верил, что тебя найду я, там смотри сюда. Лечу, кричу, белая голубка – это я. А земля молчит земля, молчит, земля молчит, земля…